30 лет без Сенны

Ровно 30 лет назад, 1 мая 1994 года погиб трёхкратный чемпион Формулы-1 Айртон Сенна. В эту печальную памятную дату «Мотор» публикует архивный материал Олега Карпова: в 2013 году он записал воспоминания трех журналистов, работавших в «черный уикенд» на автодроме имени Энцо и Дино Феррари.

1 мая 1994 года погиб трехкратный чемпион Формулы-1 Айртон Сенна. Всего за сутки до этого насмерть разбился молодой пилот Simtek Роланд Ратценбергер. С тех пор подобные трагедии обходили Формулу-1 стороной (вплоть до трагической аварии Жюля Бьянки 5 октября 2014 года — прим. «Мотора»). Сейчас гонки Гран-при — один из самых безопасных видов спорта, но... точно таким же он казался и тогда, в девяносто четвёртом.

Пятница

29 апреля 1994 года

Нигаард: Тот уик-энд начался для меня с того, что я увидел, как Айртон улетает на вертолете. Все пошло наперекосяк с самого начала. Группу журналистов, и меня в том числе, пригласили на мероприятие в Падую — на презентацию маунтинбайка, выпущенного под брендом Сенны. Мой рейс задержали, и из Милана я гнал по автостраде как сумасшедший. Но успел только к тому моменту, когда Айртон уже сел в вертолет. Протокольное мероприятие, но все равно: уик-энд стартовал скверно.

Васконцелос:Я думаю, не у меня одного было это ощущение. С самого начала все шло как-то неправильно. Я не могу объяснить что именно, но бывает такое: что-то не так, но что именно — непонятно. Атмосфера была напряжённой. У Михаэля Шумахера было 20 очков, у Айртона — два схода. Он был раздражен, потому что считал, что Benetton играет не по правилам, применяет лаунч-контроль, трэкшн-контроль. И он все чаще и увереннее об этом говорил — в Аиде он всю гонку наблюдал за Benetton Михаэля со стороны, и в Имоле собирался рассказать об этом подробнее.

Тогда в Формуле-1 всё было не так хорошо организовано, как сейчас. Айртон был единственным пилотом, у которого был собственный пресс-атташе. После каждой сессии Сенна выходил из трейлера, садился на ступеньки и говорил: сначала на английском, потом на итальянском, на португальском. Но в пятницу мы его не дождались. Рубенс Баррикелло почему-то решил зайти в поворот на 30 километров в час быстрее, чем обычно. И у него не получилось.

Нигаард:Я был в пресс-центре, и как только увидел аварию по телевизору, сразу схватил камеру и выбежал. Это случилось рядом с паддоком, и у меня была возможность сделать несколько снимков. Я сфотографировал, как Баррикелло доставали из машины — та ещё картина, но в итоге всё обошлось. Он был в порядке, но Айртон уехал навестить его в госпиталь.

Суббота

30 апреля 1994 года

Виньерон:Для меня лично то, что случилось в субботу, стало не меньшим шоком. Мы вели трансляцию с гонщиком Эриком Башларом, он помогал мне в этот уик-энд. И мы вместе приехали в Имолу.

В четверг мы шли по паддоку, когда сзади его кто-то окликнул: «Эрик, Эрик». Так мы встретили Роланда. Я лично не был с ним знаком, но Эрик захотел меня представить. Они жили с ним вместе, когда гонялись в Японии. Целый год в одной квартире.

Эрик замахал руками: «О, Гаэтан, это мой большой приятель Роланд Ратценбергер».

Познакомились, он пригласил нас поужинать. Вечером мы пошли в моторхоум команды «Симтек». Нормальный парень. Я не могу сказать, что мы стали друзьями или что-то вроде того. Но мы вместе сидели за одним столом в четверг, потом в пятницу. Впятером: я, Эрик, оператор, звукорежиссер и Ратценбергер. Говорили, шутили.

Нигаард: Квалификацию я смотрел, находясь рядом с шиканой перед стартовой прямой. Минут через 15 после начала заездов появились красные флаги. Это был Роланд. Я оставался на месте, пока мы ждали рестарта. Через какое-то время я увидел, как Айртон подошел к медицинскому автомобилю поговорить с главным врачом Формулы-1 Сидом Уоткинсом. Официальной информации не было очень долго, но было понятно, что дело плохо.

Васконцелос: Это был мой седьмой сезон в Формуле-1, и в первый раз кто-то из пилотов погиб в результате аварии. В это было сложно поверить, мысль не укладывалась в голове: "Черт возьми, как так? От этого же не умирают". До этого летальных исходов не было восемь лет, после аварии на тестах Элио де Анджелиса. И тут...

Нигаард: Это очень странное совпадение, но моя первая гонка в Формуле-1 в качестве журналиста -- это Гран-при Бельгии 1982 года, когда разбился Жиль Вильнев. Через пару недель после этого погиб Риккардо Палетти. Это была последняя на тот момент авария со смертельным исходом в ходе Гран-при. Но с тех пор действительно прошло очень много времени -- 12 лет.

Все были уверены, что Формула-1 -- это безопасный спорт. Безопасные трассы, безопасные машины.

Васконцелос: Про нас, наверное, говорят правду: мы компания старых циников. Практически никто из нас не был знаком с Роландом. Он гонялся где-то в Японии, дебютировал в Формуле-1 в начале года за рулем одной из слабейших машин. Да, парня было жалко, но мы понимали: это новичок, возможно, он ошибся. Возможно, машина была не слишком прочной. Хотя даже если бы монокок выдержал удар, мозг вряд ли справился бы с такими перегрузками. Удар был диким: с 300 километров в час до нуля -- за один сантиметр.

Виньерон: Когда показали аварию, Эрик Башлар сразу все понял. Он обхватил голову руками, отключил микрофон, повернулся ко мне и сказал: «Это конец, это конец. Он мертв».

Мы сейчас говорим, что Формуле-1, возможно, не хватает риска. Что машины стали слишком безопасными. Но когда ты сталкиваешься с этим... Ты просто не знаешь, что делать, что говорить, как продолжать работать. Я никогда не забуду этот ужин. Вечером мы пошли в ресторан рядом с отелем. Та же самая компания, те же люди. Все были тут, кроме одного. За весь вечер мы не сказали друг другу ни единого слова.

Нигаард: Все казалось какой-то нелепой случайностью. Мир не перевернулся — мы думали, что до следующей такой аварии пройдет еще как минимум 12 лет. Все понимали: да, это новичок, да, это не самая хорошая машина — уже тогда начали говорить о том, что шасси не прошло краш-тест. Но на следующий день это случилось с лучшим гонщиком на планете.

Виньерон: В Имоле у меня должно было состояться интервью с Айртоном. Мы обо всем договорились еще до начала уик-энда, но интервью откладывалось. Сначала из-за аварии Рубенса, потом из-за гибели Роланда — в итоге Беатрис, пресс-атташе Сенны, сказала: "Нет, сейчас мы не сможем этого сделать, давай в Монако". Но она позволила поснимать его для будущего сюжета. После квалификации он пошел в здание управления гонкой — никто не знал об этом, но нас допустили туда с условием, что мы не будем задавать никаких вопросов. Но это и так было невозможно.

Мы были неплохо знакомы, потому что перед началом сезона Renault приглашала группу журналистов в Эшторил на встречу с Сенной, где мы могли немного пообщаться в неформальной обстановке — мы фактически провели три дня вместе. Но тем вечером он как будто никого не замечал. Мы снимали его, когда он выходил из пункта управления гонкой и на протяжении всего пути до боксов Williams: никаких эмоций, словно робот, в темных очках, он просто передвигался, ни на кого не обращая внимания.

Воскресенье

1 мая 1994 года

Нигаард: В тот год я ещё работал комментатором на датском телевидении. Но мы показывали не все гонки, и Имола тоже не попала в эфир. Поэтому я пошел фотографировать. Отснял старт, на котором произошла авария, и перед рестартом отправился в поворот «Тоза». Там я стоял на одной платформе с итальянским оператором, который снимал для официальной трансляции.

Оттуда я отснял рестарт Айртона, который лидировал. А потом вновь был вывешен красный флаг. «Тамбурелло» за лесом не было видно, но мы понимали, что это Айртон, потому что он единственный не проехал мимо.

Васконцелос: Удар был... никаким. Риккардо Патрезе бывал в переделках посерьезнее, Микеле Альборето, Нельсон Пике. И все вставали и выходили из машин сами. Мы к этому привыкли.

Когда Айртон вылетел, я лишь подумал: «Три! Три схода подряд!»

Михаэль лидирует, ты начинаешь считать очки, делать какие-то пометки для будущего отчета о гонке, а потом... «Стоп, почему он не вылезает? Он хочет, чтобы гонку остановили? Он думает, что сможет стартовать еще раз?» Тогда для этого была возможность — у команд были запасные машины.

То, что дело серьезно, я понял по реакции маршала. Первый человек, который близко подошел к Айртону, заслонил лицо руками. И ушел. Это не нормальная реакция. Он увидел что-то, что видеть не привык. Чем больше времени это занимало, тем чётче мы все начинали осознавать, что последствия могут быть самыми серьезными.

Нигаард: Мы не могли общаться с оператором, потому что он не знал ни слова по-английски, а я не говорю по-итальянски. Пришлось объясняться жестами. Он почему-то мог слышать внутренние переговоры медиков и директора гонки у себя в наушниках. Через несколько минут после остановки гонки он побледнел и зажмурился. Я спросил: «Ке? Ке?» Он ответил: »Кондиционе скарца», — я ничего не понял, развел руками. Тогда он провел ладонью по горлу.

Потом я второй раз за уикенд увидел, как Айртона уносит с собой вертолет.

Виньерон: Вся картина выглядела мрачно, а у нас не было никакой информации. Обычно её стараются донести до комментаторов, но у нас не было ничего. Продолжать работать было очень сложно. Ты спрашиваешь себя: «Что я здесь делаю? Я работаю комментатором, должен рассказывать людям о спортивном шоу, но второй день подряд вынужден говорить о том, что кто-то умирает». Я несколько раз отключал микрофон и звонил в Брюссель — спросить, что происходит: у них тоже не было новостей. Сначала ситуация была «очень плохой», потом вроде бы стала «чуть лучше», потом опять — «критической». В итоге я оставил в кабине Эрика одного. Сказал ему, чтобы он просто рассказывал о том, что видит на экране. Сам отправился в паддок.

Васконцелос: Две трети журналистов в пресс-центре не смотрели трансляцию гонки. На некоторых телевизорах включили канал RAI, который вел прямой репортаж из госпиталя в Болонье. К нам приходили представители команд, не только Williams, всех остальных тоже — спрашивали, что нам известно. Но мы не знали, что ответить.

Гонка продолжалась, но к тому моменту многих просто охватила паника. Люди вскрикивали после разворота Пьерлуиджи Мартини. Его просто развернуло! Но люди хватались за головы и кричали. При этом ты должен был продолжать работать.

Виньерон: Мне хватило всего нескольких минут в паддоке, чтобы составить собственное впечатление. Я увидел постаревшего на 15 лет Алена Проста, лицо Герхарда Бергера. Не надо было ни с кем говорить. Только по их виду можно было все понять. Никто не говорил, что Айртон мертв — врачи еще боролись, хотя уже было очевидно, что его вряд ли удастся спасти.

Васконцелос: У Айртона был один хороший друг. Бразилец по имени Брага. Богатый человек, жил в Португалии, рядом с Эшторилом. Ему было за 70, но он был всегда бодр, подтянут. Ему было сложно дать и 50. Когда я вышел в паддок во время гонки, Брага выглядел уже на свой возраст. Бедный старик, который просто не знал куда ему идти и что делать. Герхард говорил ему: «Мы должны достать машину, организовать вертолет, сделать то, сделать это». Брага как будто ничего не слышал, а увидев меня, спросил: «Ты что-нибудь знаешь?» Мы, конечно, слышали по RAI, что ситуация критическая, но я не смог этого ему сказать. Поэтому я просто ответил: «Мне кажется, тебе надо поехать с Герхардом».

Потом я столкнулся с Педро Лами — он уже не участвовал в гонке после своей аварии на старте. Он спросил, какая у нас есть информация. Я сказал: «Мне кажется, это конец». Он не хотел соглашаться. И я предложил ему поехать в госпиталь вместе с Брагой и Герхардом. Ему нашлось место на заднем сиденье.

Виньерон: К концу гонки мы уже понимали, что Айртон, скорее всего, не выкарабкается. После того, как я вернулся в кабину, я сказал зрителям, что у меня нет для них хороших новостей. Потом... это был какой-то абсурд. Мы комментировали гонку, но зачем — непонятно. Прощаясь, я сказал, что сегодня мы, скорее всего, потеряли еще одного пилота. И добавил: «Надеюсь, я ошибаюсь».

Нигаард: Удивительно, но в самой Имоле информации не было никакой. После гонки прошла пресс-конференция с тремя призёрами, как обычно. Никто ничего не знал, хотя было понятно, что надежды мало. Но ожидание после этого продолжалось еще несколько часов. Я был постоянно на связи с моими коллегами с телевидения Дании, но они знали не больше меня. Все звонили нам, но на трассе не было новостей.

Только после шести вечера по громкой связи объявили: «Врачи констатировали его смерть», — не упомянув даже имени. Все было понятно и так.

Васконцелос: Это обычная ситуация по воскресеньям: вечером в пресс-центре тихо, все заняты делом. Но тогда не говорил вообще никто. Я вроде бы и помню этот день, но как-то смутно. Как после сна: когда ты не уверен, произошло ли это на самом деле. Я уехал с трассы в четыре утра. До этого писал, писал, писал. Клиенты звонили и хотели больше материала. Мне кажется, за одно воскресенье я был в радиоэфире дольше, чем за предыдущие два-три года.

Конечно, сложно продолжать. Но тогда я сказал себе: «Надо закончить работу, с самим собой я разберусь как-нибудь потом». Я думаю, так поступили многие.

Виньерон: Я уехал с трассы так и не дождавшись официального объявления. Только в отеле мне позвонил редактор и сказал: «Завтра мы должны выпустить часовую программу про Сенну». Больше ничего объяснять было не надо. Программа в итоге вышла только во вторник. Это был хороший фильм, но после него я был полностью опустошен.

Васконцелос: Когда мы улетали в Португалию с другими журналистами, кто-то сказал, что нам всем стоит отправиться в Сан-Паулу на похороны. Но я для себя сразу решил — нет. Я не хотел больше иметь ничего общего с Формулой-1. Потому что это были три дня в аду. И многих журналистов я больше ни разу не видел в пресс-центре. Японский фотограф, который работал с Айртоном долгое время, приехал на следующую гонку в Монако просто для того, чтобы со всеми попрощаться. Многие ушли из профессии. И мы были злы на организаторов, потому что в Монте-Карло в пресс-центре было полно новых людей. Мы писали о спорте, а они ждали крови… /m